Христианский взгляд на музыку и музыкальную терапию

Размышления о музыке и ее лечебном воздействии на человека мы находим уже у древних мыслителей. Так, одно из самых поразительных определений воздействия музыки на человека мы находим у Цензорина, который жил в 238 году по рождестве Христовом. Он писал: «Души людей — божественные,…природу свою познают через песни».

 Ну что еще можно добавить к этому? Если язычники определяли, что Божественные души людей познают свою божественную природу через песни, то что же тогда говорить нам, имеющим корни в Духе, который породил великую культуру христианской цивилизации? И говорить не о песнях земли, а о высочайших шедеврах христианской культуры!

Великий композитор Иоганн Себастьян Бах возводит это воздействие музыки на человеческую душу еще выше, обращая взгляд к Источнику всякого бытия. Через полторы тысячи лет после Цензорина, в 1738 году, он диктует ученику следующее определение высшей цели музыки: «Конечная и последняя цель генерал-баса, как и всей музыки, — служение славе Божьей и освежение духа». Обратим внимание: всей музыки, без подразделения ее на церковную и светскую, но объединяя их в единое определение -  прекрасная музыка. И далее Бах поясняет: «Там, где это не принимается во внимание, там нет настоящей музыки, а есть дьявольская болтовня и шум». Бах славил в сердце Бога, и Он, верный Своему обещанию - «Я прославлю прославляющих Меня» (1 Цар. 2:30), - наполнил его музыку Своею славой, которая все больше и больше произрастает в душах откликающихся на нее людей уже три века, покорив себе уже не только Германию, но и весь мир.

Здесь ключ к музыке христианской культуры, которая покорила весь мир небесной красотой. Серьезная музыка, дочь Богослужебного искусства, есть благовестие новой жизни человечества, выраженное интонационно. В отличие от богослужебного пения как храмового молитвенного песнесловия, светское искусство обращается к жизни земной, но созерцает ее взором преображенного христианством человека, как бы пред лицом Божиим.

Людвиг Ван Бетховен, ревностный в вере, называл музыку откровением. «Музыка, - говорил он, - есть откровение более высокое, чем мудрость и философия». Однажды, в порыве творческого озарения он сказал даже, что «каждая нота моего Скрипичного концерта продиктована Всевышним».

Серьезная музыка,  растворенная Благодатью, несет в себе сильные тяготения, поднимающие дух человеческий к небесной красоте и свету, к любви. Сходным образом описывал процесс сочинения музыки и Михаил Иванович Глинка, который писал: «Чувство зиждет — дает основную идею; форма — облекает идею в приличную, подходящую ризу… Чувство и форма: это дух и тело. Первое — дар высшей Благодати, второе приобретается трудом». Исповедуя свое кредо более подробно святителю Игнатию (Брянчанинову), который по просьбе композитора записал их беседы, опубликованную ныне в сочинении Святителя «Христианский пастырь и христианин-художник», Глинка говорит: «Душа моя с детства объята любовью к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то Великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого... Это высокое, пред которым благоговело мое сердце, Кого оно воспевало, еще вдали от меня. Сердце мое продолжает видеть Его как бы за прозрачным облаком или прозрачною завесою, продолжает таинственно для меня самого воспевать Его: «Я начинаю понимать, что только тогда удовлетворится мое сердце, когда его предметом соделается Бог».

И Сергей Васильевич Рахманинов говорил: «Музыка… должна оказывать очищающее действие на умы и сердца».

Если подытожить высказывания музыкальных гениев, то призвание серьезного искусства можно видеть в поддержании духовно-нравственной основы общественной жизни, веры, надежды и любви, дарованных нам Богом. Только от этого ключевого, определяющего действия музыки правильно ответвляются и производные аспекты ее воздействия, в том числе и лечебно-терапевтические. Таков взгляд возвышенного музыковедения.

Однако современная культура, где царит серое музыкознание, восстало против гениального определения музыки Бахом, этой вершины музыковедческой мысли. Теория музыкотерапии подхватила эту тенденцию снижения духовной и нравственной составляющих в музыке. Современной антикультуре удалось навязать людям пошлую установку: «музыка — язык эмоций». Мякина эмоций подменила «хлеб насущный», удовлетворяющий главную потребность человека, без развития которой он перестает быть человеком: потребность в вечности, истине, красоте, чистоте, святости, в вере, надежде, любви, в возвышении духа, короче говоря, — в Боге.

Сегодня истинной музыке трудно пробиться сквозь пошлую установку ее восприятия? Конечно, как-то она все же пробивается, но именно как-то — словно свет сквозь тусклое, закопченное стекло. Отвергая высокий смысл музыки, мы не пускаем его в глубину сердца, дабы он не вверг нас в ревностную и ликующую жизнь духа. Православный японский пианист Садакацу Цучида, лауреат первой премии на Международном Рахманиновском конкурсе пианистов в Москве, ревнуя о музыке Рахманинова, спрашивал своих соплеменников о том, почему для них Рахманинов не стал самым любимым композитором. И одним из ответов был: «Отдавшись этой музыке, ты должен стать совсем другим человеком. Это очень ответственно».

Причина деградации духовных смыслов и значения музыки кроется в свободе человеческого сердца, возжелавшего жить безответственно, без Бога в душе.

Бог не насилуют душу. Призывающая благодать Божия обращается к свободе человека, как божественному основанию его души, без которой невозможна ответная любовь человека к Богу.

Потому нельзя говорить о суггестивном (внушающем, заражающем) действии высокой музыки. Подобно Евангелию, высокая музыка предполагает свободный отклик сердца — ответное его горение в радости и крепости духовной.

Духовное познается духом, духовным обновлением, восхищением сердца к Источнику красоты и радости, пробуждением творческой установки жизни, желания нести добро в мир, что очень точно выразил Бах в своем определении: «освежение духа». Ныне усталая и духовно обессиленная душа отворачивается от духовных энергий музыки. Некоторым духовно ослабленным людям, не потерявшим еще благочестия, нравится звуковая упорядоченность музыки барокко. Однако, приспосабливая ее к своему состоянию, они хотят слышать ее непременно в эстрадной обработке, чтобы уставший дух продолжал сладко дремать под гипнотизирующий ритм ударных. 

Если общество перестает воспринимать произведения Баха, Рахманинова и других гениев, то музыка перестает быть средством поддержания в обществе великой ревности жизни. Свет неслыханной красоты гаснет в людях. И вот уже пошлость со всех сторон обложила жизнь человечества.

Генеральная ошибка современного музыковедения, не желающего изучать и объяснять высоту действия музыки, имеет тяжкие последствия в сфере социальной педагогики, к которой имеет отношение и музыкотерапия. Она крадет смысл у детей и всего общества; в том числе и у самих музыкантов. Она отнимает музыку у народов, очерняет культуру в ее историческом движении. Теория музыкальной терапии продолжает эту же линию своими средствами.

Если общество не хочет дать свободного позитивного ответа на великое призвание человека, звучащее в высокой музыке, — тогда вступает в права другая, противоположная сила. Суггестивное действие — действие дьявольское. Оно насилует душу, отвратившуюся от Божественного света. Насилие стало очевидным в низовой музыке нашего времени. Бесы изо всех сил лупят палками по барабанным перепонкам, а зомбированные подростки после «концертов» рок-музыки начинают бессмысленно потрошить железнодорожные вагоны, устраивать драки и творить прочие бесчинства.

Насколько мы ослабели в восприятии возвышенных тяготений сердца к серьезной музыке, настолько преуспели в ее разрушительной стихии.

Пропаганда рок-музыки в СМИ началась с 50-х годов. И тут же последовала волна разводов. Семьи стали разваливаться. Подростки перестали петь песни отцов, обособились и восстали на родителей. Факты однозначно говорят о деструктивном, разрушающем действии этого рода музыки. Лидеры рок-музыки спивались, кончали с собой, погибали от наркотиков. Поклоняющихся этим кумирам ждала сходная участь, нестабильность жизни.

Перед лицом неслыханного «новаторства» черных сил определение Баха «дьявольская болтовня и шум» кажется слишком нежным. Скорее надо бы напоминать слова апостола Петра: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5:8).

Но почему дьявольская музыка оказалась столь востребованной ныне? Как и во всех случаях, ответы святых отцов здесь исчерпывающи. В исполнении заповедей человек встречает Бога, и Его благодатной силой обоживается. Грех, напротив, являет собой измену Богу и союз с дьяволом. Он меняет состояние человека: из духовного человек превращается в душевного, плотского, затем все более проникается демонизмом. Изменения объективны и не зависят от мнения человека о себе. С отступлением от Бога человек перестает быть личностью, суть которой в соборном соединении в любви к Богу и к людям. Из личности он превращается в хищного индивида (это разделение, как и сама великая категория личности, введено христианской антропологией): богозданная способность самосознания у индивида заменяется самомнением, прикрывающим самонезнание. Богодарованную свою свободу он отдает дьяволу, становясь его пленником, подобно тому, как курильщик становится рабом сигареты.

Примером действия греха на состояние культуры может служить повальная эпидемия детоубийств, разразившаяся в ХХ веке, особенно в его второй половине.

Святитель Иоанн Златоуст считал изведение плода не таким же, но более тяжким нравственным преступлением, чем убийство. Оно покушается на сердцевину и источник всех человеческих отношений: на богозданную любовь матери и младенца. Дьявольский холод цинизма, отчужденности, эгоизма забирается в святая святых человеческого общества. Потому печать Каина еще определеннее стоит на детоубийцах, вне зависимости от того, что они сами о себе думают. Их психика — измененная психика. Она-то и является причиной, не позволяющей воспринять небесное содержание высокой музыки.

Почему убийство невинных утробных младенцев в Европе XIV века и у нас в России с 1649 года наказывалось смертной казнью? Не только по закону справедливости. Интуитивно общество защищалось от людей с измененной психикой. Измененная психика заразна. Вирус убийства, впущенный в душу, неуклонно работает в направлении разложения личности и неуловимо перестраивает окружающую жизнь. И вот теперь уже дошли до того, что из младенцев делают лекарства и кремы для кожи. Некоторые препараты извлекаются из мозга живых младенцев, которые после того умирают. В прошлые века общество не могло бы сожительствовать с людоедами. Ныне они, нарядно одетые, не просто свободно расхаживают по жизни: их образы на рекламах и во всех СМИ вознесены в качестве кумиров для поклонения.

Убийство детей разрушает основу священного союза родителей — божественную любовь. Печать убийства ложится и на выживших детей — они (по закону соборной природы человека— см. Исх. 20, 5-6) болеют, делаются неуправляемыми. Так в семье начинается нестроения.

Атмосфера убийств заполонила реальную жизнь. Они сделались чем-то обыденным. Большевики в 1920 году дали толчок мировой эпидемии детоубийств, впервые в истории легализировав их и сделав бесплатными для трудящихся. Санкционированная идеологией либерализма сексуальная революция оказалась самой кровавой в истории. С 1967 г. аборты допущены в Великобритании, с 1973 — в США, с 1975 — во Франции, с 1981 — в Италии. Но и сейчас Россия уверенно является лидером по числу абортов. В нашей стране на 100 родов приходится 179 абортов, что в 20 раз превышает европейские показатели. А в абсолютных цифрах? Только зарегистрированных абортов за 1990 год было: у нас — 4,103,425, в США — 1,429,577, в Индии — 596,345, во Франции — 161,646, в Польше — 59,417. А мы наивно или лицемерно удивляемся — почему это нас так крепко, немертво сковал апостасийный глобализм и приблизил время введения подкожных чипов, начертания, о котором повествует Апокалипсис (Откр. 13, 16-17), и за принятие которого дым от мучений будет восходить во веки веков.

Умственно-сердечные состояния людского сообщества с измененной психикой не могли не породить соответствующую новой психике массовую контркультуру и музыку, зовущую бесов в сердце. Можем ли мы бороться с такой жизнью? Да, но только начинать надо не с симптомов, а с существа. Грех, даже тяжкий, не имеет абсолютной силы. Узы греха разрываются покаянием и заглаживанием его.

Причиной недостаточной эффективности воспитания и лечения музыкой является не только отсутствие у музыкотерапии достодолжной базы духовного понимания человека и его культуры в историческом бытии общества, но и невнятность музыковедческих представлений. Главным недостатком оказывается невидение интонационной природы музыки. В звуке выделяются элементарные качества и от них напрямую проводятся связи с действием музыки, между тем цельность предшествует выделению элементов. Например, говорят о тех или иных свойствах ритма. Но решающий момент — в какую интонацию он встраивается — возвышенную, добрую или дьявольскую.

Что же такое интонация?

Святые отцы называли ее словесной мелодией. Она — важнейшая сторона слова. Интонационно всякое слово. Слово и интонация — неотрывны, ибо неотрывно видение ума от духовных энергий сердца. Не бывает слова без интонации. Вот слово сухое, равнодушное, холодное, вялое, скучное, «научное» — но это тоже интонация, характеризующая состояние сердца! Чистая мысль обитает в чистом сердце, «отвлеченная» — в отлученном от Жизни. «Еще ли окаменено у вас сердце»? (Мк. 8:17) — мягко упрекает Господь учеников за непонятливость.

Такова специфика интонации. Если фонемная организация слова адресует нас к понятию, к видению ума, то интонация выражает его дух, сердечную атмосферу, из которой рождается слово. «Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое» (Мф. 12:34-35). В языке христианства заструились энергии неизъяснимой красоты, милосердия и любви. Неслыханная интонация, спустившись с Неба и воплотившись в богослужебном пении, век за веком стала воспитывать народную и светскую музыку.

В начале человеческой истории всякое слово и всякая мысль пелись. По Аристотелю, законы воспевались, прежде чем были записаны. По мысли Полибия, «лучше не знать науку, чем быть неискусным в благодарственных песнях». Обобщая эти высказывания, русский автор XVIII века пишет: «История сохранялась песнями». Со временем интонация слова и интонация пения разделились. Но и все вербальные языки долго оставались долготными, то есть пелись. Само слово «акцент» означает «пропеваемое» (в родстве с «кантатой», «кантиленой»), как и его греческий аналог — «просодия» (в родстве с «мелодией», «одой»). «Ударение» же (англ. стресс — «нажим») — в родстве с «удар», «драка», «дыра», исходный этимологический смысл — «колоть». Напевная интонация передалась инструментальной музыке.

А как устроена интонация? Музыкальная интонация — единство всех сторон звучания.

 Скрепляет их смысл интонации. Интонационный смысл — особый, не такой, как в словах. Это жизнь души, которая может быть светоносной, чистой, — либо злобной, пошлой, преступно-

грязной. Музыкальная интонация, следовательно, имеет духовно-нравственное измерение.

Интонация классической музыки прекрасна, возвышенна, светоносна. Она — дивное сред-ство познания и общения, сгусток бытия, истории, культуры, надмирный свет и озарение жизни.

Противоположный полюс (интонации кривляющиеся, наглые, грязные, агрессивные…, которые можно видеть, например, во многих образцах рок-музыки). Каков диапазон человека на шкале жизни-смерти, света и тьмы, — таков диапазон и его интонационных проявлений.

Прекрасную интонацию можно определить как род знака (выразительного средства), звуковое тело которого, включающего в себя одновременно все стороны звучания, оживляется осмысленными энергиями души и духа. Прекрасная интонация прикреплена к традиции духовной жизни и служит ей. Традиция по историческому смыслу есть передача возвышенной жизни от поколения к поколению.

Скверную интонацию можно определить как род знака, материальное тело которого пронизано мертвящими (равнодушными, бессмысленными, безобразными) энергиями души, злой духовности и демонических внушений. Она прикреплена к антитрадиции духовной смерти и служит духовно-нравственной деградации.

Понятия души и духа, использованные в определении, позволяют провести самую важную разграничительную линию между двумя рангами человека, состояний народов и всего человечества с его культурой и искусством. Легкая музыка (Popmusik, Unterhaltungsmusik) — бездуховно-душевна. Из нее никогда не поднимутся возвышенные и сильные тяготения к чистоте, свету и святости жизни, к спасительной для человека красоте. Эта способность воплощать в звуках возвышенные энергии духа — свойство серьезной музыки в ее исторической и онтологической (сущностной) связи с богослужебным пением Церкви.

Основная тема классической музыки, и соответственно теории и анализа музыки, а также и музыкального образования — духовно-преображенный человек, причастник вечности.

Возвышенная светская музыка (как и все сферы светской жизни и культуры) свое начало, цель и смысл получила в Церкви, как богочеловеческом организме, соединяющем землю с Небом, временное с вечным. Богослужебное пение участвует в таинствах храма, в которых действует освящающая благодать Божия. В светской (то есть внехрамовой, но, в высших своих образцах, церковной по духу) музыке та же благодать действует как сила призывания, возжигающая в душе жажду возвышенной духовной жизни, удовлетворить которую может только воцерковление человека.

Жажда преображения души возвела высокую светскую музыку в уникальное явление мировой культуры.

Подмена интонационного видения атомарным подходом в теории музыкотерапии влечет за собой многие ошибки: онтологическая цельность воздействия музыки разрывается как в плане звуковом, так и в психосоматических действиях музыки. На самом деле нет изолированных действий вне мирочувствия.

Ничего нет элементарного! Все встроено в генеральную мировоззренческую интонацию. И не только в области звуковой, но и в психосоматических действиях музыки.

Если у слушающих классическую музыку матерей прибывает молоко, а у подвергаемых атаке рок-музыки исчезает, — то это не потому, что звуковые колебания по-разному раскачивают молекулы мозга или молочных желез, а по причине интонационной апелляции к противоположным мирочувствиям.

И у утробного младенца так. Если «озвученные» классической музыкой младенцы рождаются более развитыми, — то это тоже действие интонационно-смыслового научения мирочувствию, а не результат механических действий звука.

Не будем останавливаться на частных ошибках музыкальной терапии. Главным образом, это ошибки интерпретации. Пишут, например, что некоторые произведения, имеющие высокую художественную ценность, например сочинения Шопена, заражают апатичностью, слабостью, страданием, чувствами меланхолии, слабости и ностальгии. Такого быть не может, ибо гениальность и есть способность вывести слушателей на уровень духовной бодренности. И если музыка обращается к теме меланхолии, то содержанием ее оказывается всегда преодоление меланхолии. В этом можно убедиться, сравнив любое произведение Шопена с современной попмузыкой. От такого дикого сравнения тут же выявляются в музыке гения обертоны молитвенной подтянутости духа, собранности и духовной ревности в стремлении к Небу, которых нет в духовной мертвечине попсы.

Аналогичным образом не вполне точно говорить о релаксационном эффекте музыки медленных частей Моцартовских произведений. Истинный покой гениальной музыки — это не покой тела, не психическая расслабленность. В духовный же покой классической музыки люди не погружаются в расслаблении. В него восходят, как в Царствие Небесное. И только свыше льются целительная сила.

Многое, очень многое, способно сказать истинное  музыковедение музыкальной терапии. Но не все можно вместить в одном докладе. Мы пытались акцентировать прежде всего общий культурный, исторический и духовно-онтологический смысл деятельности.

Если бы духовно преобразились музыковедение и музыкальная терапия — то пришли б в согласие с имманентной целью всей светской культуры. Внехрамовые сферы жизнедеятельности и культуры, которые теперь называют светскими, по своему существу и происхождению — это тоже церковные сферы (церковь, по определению апостола, есть тело Христово, и составляют его все верующие люди, кем бы они не были - государственными деятелями, работниками экономической сферы, деятелями культуры. Главное, чтобы эти люди не изменяют Богу и  Церкви. И тогда искусство, наука, государство, экономика обретают свои истинные цели и смысл, соединяя землю с Небом, временное с Вечным.

В христианском обществе внехрамовые сферы человеческой жизнидеятельности имеют перед собой высочайшую цель — исполненное красоты и величия явление славы Божией в жизни. Хотя, конечно, достигают они этой цели лишь отчасти. В этом смысле вначале особенно вырвались вперед науки и искусства. Ученые, смиренно следуя промыслу Божию (а именно так тогда понималось гениями науки слово «исследование»), открывали великую разумность сотворенного Богом мира. В силу этого их наука становилась гимном Творцу. Великая музыка эпохи барокко поддерживала в обществе высокий тонус нравственности и культуры, заключала в себе горение духа, восторг, вдохновение, ревность и ликование сердца, светлую жажду Бога, дух легкокрылой благоупорядоченной свободы… До сих пор возбуждают наши творческие силы жизни эти удивительные звуки. И наше русское искусство, в том числе и музыка покорили мир своим стремлением к великому смыслу жизни и возвышенной добротой сердца. 

Но откуда же тогда возникла в них линия помрачения культуры и искусства? Это следствие разраставшейся исходной ошибки — расцерковления внехрамовых сфер жизнедеятельности человека, за которой последовало резкое снижение критериев профессионализма, лишившегося подлинных нравственных оснований и измерения. Ведь по большому счету хороший музыкант, музыкотерапевт, выдающийся политик или государственный деятель, представитель хозяйственно-экономической сферы — тот, кто может в своей области, своими средствами поднимать дух общества, раскрывать христианские основания культуры и традиции, воспитывать общество в направлении Божественной любви, вовлекать в нее людей, вдохновляя их своим собственным примером бескорыстного жертвенного служения, послушания Церкви и испрашивания у священнослужителей ходатайства пред Богом.

Советское музыковедение в свое время принимало активное участие в раздувании ложных ошибочных направлений развития музыки. При Хрущеве оно докатилось до требования  выражать чувства простых советских людей. Однако, подобно тому, как в точных науках понятия идеального газа или идеальной геометрической точки явились инструментом анализа эмпирической действительности, так и в общественных науках: мерилом эмпирической истории человечества может быть только его идеальная история — та, которая в Промысле Божием  соответствовала бы воле Божией, Его бесконечной любви, а не Божиему попущению как   уступка человеческой свободе, преступно используемой и искаженной людьми: «озлился — и не захотел», как сказал об этом М.Ф.Достоевский. Конечно,  всевидящий Бог предвидит пришествие соблазнов к концу человеческой истории. Но как Владыка и Судия предупреждает: «горе тому, через кого они приходят» (Лк. 17:1).

Наше современная отечественная музыковедение, музыкальная педагогика и терапия, если у них хватит нравственных и духовных сил, еще могут искупить свою вину пред Богом, историей, человечеством, если в условиях небывалого нравственного растления детей и всего мирового сообщества, найдут такие методы воздействия на людей, которые пробились бы сквозь взращенную пошлость жизни и научили бы людей слушать не ноты и звуки, а стоящий за ними высокий смысл и великую спасительную красоту.

Медушевский Вячеслав Вячеславович,

профессор кафедры теории музыки

Московской консерватории,

доктор искусствоведения,

заслуженный деятель искусств РФ.