Симфония языка: церковно-славянский как высший стиль русского

Несмотря на непризнание «прав» церковнославянского языка в современной языковой культуре, он реально существует как священный литургический язык и подспудно продолжает благотворно влиять на словесную деятельность общества. Влияние церковного слова было всегда очень важным, а при современном оскудении речи особенно актуально. М.В.Ломоносов  небрежение к книгам церковным связывал с тем, что «нимало может затмиться слава всего народа», и в то же время выражал уверенность: «…Российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку неподвержен утвердится, коль долго церковь Российская славословием Божиим на славенском языке украшаться будет».

     Церковнославянский издревле духовно объединял все славянские «языки» (народы и их языки). «Бе един язык словенеск!», - написал в «Повести временных лет» святой Нестор Летописец, перечислив все славянские народы: чехов и поляков, словен и болгар, а также «ныне зовомую Русь». Для восточных славян церковнославянский язык обеспечивает единство веры и языка на огромной территории: «От льдов Двины до вод Дуная, / От дальней тундры до Карпат, / Где речь славян звучит живая / И на церквах кресты блестят» (П. Вяземский). Именно единством веры объясняет М.В.Ломоносов «вразумительное говорение друг другу» восточных славян, тогда как в Германии католические и лютеранские области столь различаются говорением, что крестьяне одной области с трудом разумеют других.

     Церковнославянский язык сдерживает центробежные тенденции на территории восточных славян, нисколько при этом не сковывая развития отдельных языков, наречий, говоров (как это, напротив, произведено было в советскую эпоху, когда насильственно стирались и нивелировались народные диалекты и мутились, уничтожались драгоценнейшие источники и родники народной речи).

     Среди укоренившихся искажений безбожного периода сохраняется неверное понимание русского языка только как языка великорусов, в противовес украинскому (малороссийскому) и белорусскому. Между тем, понятие «русский литературный язык» усваивалось всегда всей восточнославянской территории. Поэтому Гоголь Н.В. – великий русский писатель, и «переводить» его на украинский – это снижать стиль. Ведь средний стиль – русская классическая литература, язык Пушкина – это поле духовной защиты нашего народа, представляющее глубоко духовную литературу, идущую от  церковного слога. В.К.Журавлев так и формулирует: «Русский литературный язык – это великорусские, украинские и белорусские узоры, вытканные на полотне, вышитом святыми братьями Кириллом и Мефодием». Поэт Модест Авдеев видит высшее единство наших народов, что попытка их разделить, разъединить – искусственная:

                                Троица

                    Есть Образ, единением звучащий,

                    Всегда непостижимый и родной:

                    Три Странника за Чашею одной

                    Безмолвно говорят о предстоящем.

                    На легких крыльях неподъемный груз.

                    Не торопитесь, Путники усталые,

                    Благословите тройственный союз

                    Великия, и Белыя, и Малыя.

                    Я Странникам смиренно поклонюсь,

                    Услышит Бог молитву неумелую.

                    Есть в Троице незыблемая Русь:

                    Великая, и Малая, и Белая.

     Итак, церковнославянский язык, пришедший на Русь с ее крещением, стал не только первым литературным языком восточных славян, но и облагодатствовал буквой и высшим смыслом все виды и формы словесной деятельности древнерусского человека, от создания текстов государственного строительства до частной грамотки. На церковнославянский как образцовый стиль равнялась вся древнерусская литература. Церковнославянский как питающий источник для всех форм славянской речи (тех же функциональных стилей, например, терминов науки, политических) сохраняется и по сегодняшний день.  Как пишет академик РАН Н.И.Толстой, церковнославянский язык русского извода  более всех славянских сохраняет кирилло-мефодиевские традиции и дух, являясь прямым потомком старославянского (древнецерковнославянского) языка.

     Церковнославянский язык прошел целый ряд этапов в своем развитии, не только обогащая русский язык, но и сам принимая, как русский извод, «довольство» восточнославянской речи, составляя с ним благодатную симфонию (впрочем, в советском языкознании, несмотря на сопротивление материала, были попытки представить церковный язык в виде дряхлеющего хищного врана, пытающегося удержать светлую горлицу – живой русский язык).

     Церковнославянский язык является лучшей частью, лицом русского языка

(среди всего многообразия форм речи восточных славян), так как в нем сосредоточены лучшие его свойства. Именно в «славенском»  видел М.В.Ломоносов те лучшие качества языка восточных славян, которые достойны восхищения: «Карл пятый, Римский император говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятельми, италиянским с женским полом говорить прилично. Но естьли бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверьх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка.  … Кто от часу далее в нем углубляется, употребляя предводителем общее философское понятие о человеческом слове, то увидит безмерно широкое поле, или, лучше сказать, едва пределы имеющее море» (Предисловие к «Российской грамматике»).

     Итак, проблема взаимоотношений церковнославянского и русского языка в истинном свете открывается не как проблема их противостояния, а как симфония единого языка. Отчуждение церковного языка (стиля, типа) от русского была произведена насильственно в связи с насаждением новой властью богоборческой идеологии. Церковнославянский язык, исключенный из обучения, был допущен для схоластического изучения начального этапа его становления как старославянский, как якобы мертвый язык прошлых эпох, в полном отрыве от реального содержания его текстов. Такое положение сохраняется в светских вузах по сей день, где полнокровное изучение живого и богатейшего по своей культурно-исторической традиции церковнославянского языка негласно запрещено и пробивается лишь в качестве спецкурсов отдельных преподавателей-энтузиастов. Отчуждение от главного источника языковой культуры дошло до того, что древнерусская литература стала изучаться в «переводе» на русский язык, иными словами, в переложении с высокого слога на средний, соответственно со смысловыми и поэтическими потерями. Между тем, как церковнославянский язык, будучи языком-консервантом, в своем современном литургическом состоянии сохраняет символы и формы, заложенные в него при его становлении, обеспечивая духовно-культурную связь времен.

      Одним из следствий разрыва симфонии церковного и русского языка как стилей, неизучаемостью церковного языка в школе, расцерковленностью сознания, недоступностью еще в недавнее время святоотеческих работ по вопросам имени, языка, слова и недостаточной пока разработанностью вопросов современной философии языка на православных основаниях  является возникновение нео-обновленческого движения с лозунгом о переводе богослужения на понятный и живой русский язык. Нео-обновленцы при этом прикрываются авторитетом святых братьев Кирилла и Мефодия, создателей церковнославянского языка, которые создали богослужебный язык на «сродном» славянском. Но ведь всем специалистам известно, что древнецерковнославянский язык, будучи по плоти славянским, не идентичен ни одному из языков древних славян, ибо он сразу был языком книжным, литургическим, высоко поднимавшимся над обыденной речью. Его освоение сразу требовало от учащихся чрезвычайных усилий, так главным было не изучение языковой техники (наш народ достаточно талантливо изучает совершенно чуждые формы речи иностранных языков), а  преобразование сознания при переходе от язычества к христианству. Поэтому-то, как пишет святой Нестор Летописец, когда князь Владимир начал устраивать школы, «нача поимати у нарочитые чади дети, и даяти нача на учение книжное», то матери сих чад «аки по мертвецы плакахуся», ибо, как замечательно приписывает св. летописец, «не бяху ся утвердили верою». Еще не верующие родители понимали, что языческое чадо их станет совсем иным человеком (вспомним мать св. Феодосия Печерского, которая пришла в Церковь за сыном).

     Так называемые переводы богослужебного языка на русский – это не только снижение стиля, но и утрата святыни. Покойный Патриарх Пимен завещал: «Свято хранить церковнославянский язык – святой язык молитвенного обращения к Богу» (Записал архимандрит Иоанн Крестьянкин). В настоящее время появляются работы, которые показывают разрушение священного текста при «переводах» на современный русский. Обратимся, например, к работе проф. Колесова В.В. с характерным названием – «Нарушение стиля и разрушение смысла в современных переводах библейского текста» (Сборник «Библия и возрождение духовной культуры», СПб., 1998). На  значительном количестве примеров ученый убедительно показывает, как при переводах утрачиваются символы, слово грубеет, опустошается, заземляется и сам священный текст перестает быть богодухновенным (например, замены «светильник» на «лампа», «риза» на «рубашка», «трава» как символ грешника и всего недолговечного на земле, заменяется на «зелень» и под.). 

     Приведем также яркий пример, как разрушается  и поэтика, и истинный смысл текста даже в таком выверенном переводе, как Синодальный, который производился и с молитвой, и людьми, которые хорошо знали и сам церковнославянский, и многие другие религиозные языки древности (хотя, к сожалению, ориентировались на масоретский текст, имеющий искажения): в псалме 145, стихе 3 церковнославянское «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения» переложено «Не надейся на князей, на сына человеческого» (по ориентации на современный русский с еврейского «Не надейтесь на князей, на сына человеческого – он не поможет»). Замена множественного числа единственным приводит к прямо противоположному смыслу: Сын Человеческий (единств. число) – это безгрешный Христос, в то время  как сыновья человеческие (множеств. число) – это грешные люди; сравним подобные поэтико-морфологические формы: Бог истинный – боги ложные, Первенец мертвых (Христос воскресший) – первенцы, например, египетские; Господь Бог и господа земные и под.

     Мы прилагаем немало усилий для изучения русского языка, а также для усвоения иностранных.  Тем более, с покаянием за отвержение высшего слога нам следует приложить усилия по освоению церковнославянского языка. Главное в методике его преподавания – это обучение ему как языку живому, родному, но забытому. Мы не должны также забывать, что церковнославянский язык по содержанию своих священных текстов воцерковляет, поэтому возвращению в лоно своей православной культуры и письменности всегда будет ощущаться сопротивление богоборцев, но с Божьей помощью все преодолимо.

     Хотя церковнославянский язык есть высшая и лучшая часть русского, он должен стать особым предметом в русской национальной школе, поскольку имеет свою особую специфику. Основные отличия  церковного языка и русского литературного следующие: 1.Создание и порождение текстов; 2. Большее разнообразие языковых функций; 3.Символизм и антиномичность слова.

   1.Создание и порождение текстов. Церковнославянские тексты накапливаются и воспроизводятся в письменной или устной (обычно – в виде пения или распевного чтения), но не творятся ежечасно, как в обычной речи. Помимо незыблемых текстов Священного Писания, литургические, проповеднические и другие тексты творятся гимнографами (талант гимнографа, или песнопевца – дар, которым может быть одарен любой христианин). В них содержатся и хранятся непреходящие истины. Тексты в разное время входят в языковую сокровищницу и уже не выходят из нее. Все «справы», то есть изменения текстов и приспособление их к культурной традиции определенной эпохи, производятся по благословению святой Церкви, они не затрагивают сущностных характеристик текста. Тексты церковные по содержанию принадлежат вечности, а не сегодняшнему дню. В качестве примера приведем сведения о «жизни» текста Псалтири на церковнославянском языке. Известно, что Псалтирь была переведена с греческого Первоучителями, в частности, святым Мефодием, как об этом говорит его житие. За все долгие века текстологической правки Псалтири в ней заменено буквально всего несколько форм и слов.

     Литургико-канонические тексты древнерусской литературы и все ее произведения церковнославянской основы (она носит в целом религиозный характер), принадлежат и современной эпохе, термин же «древнерусский» в данном случае указывает лишь на время создания текста, а не на принадлежность его лишь прошлым векам. Развитие естественного русского языка, влияя на церковнославянский (и в этом также состоит их симфония), приводит к изменениям ряда стилей и жанров, но существенно не меняет общей картины.

     2. Разнообразие языковых функций. Церковнославянскому языку присуща функция религиозная (лат. religo связываю) как изначальная функция человеческого языка вообще, так как первое общение, связь человека (Адама) происходило с Богом. Функция Богообщения - это райская вертикаль.

     Церковнославянскому языку свойственна также в полноте функция мыслительная, или функция Богопознания, так как Адаму было повелено поименовать животных и птиц, что он сделал «добро», вникнув в замысел Творца и правильно поняв имя (сущность) каждого животного. Церковнославянский язык, более чем обычный, проявляет эстетико-поэтическую функцию. Изначально «всякое слово есть поэзия» (А.А.Потебня), так как человек, созданный по образу и подобию Творца и в языке проявляет  поэтико-творческое начало. Ведь греческому слову «Поэт» в славянском соответствует «Творец». (См. в «Символе веры» греческому «Поэта урану ек ги» соответствует «Творца небу и земли»). Светский же тип  литературного языка  отличается, в первую очередь, горизонтальной коммуникативной функцией, а его поэтическая функция сужена. Из Священного Писания известно, что коммуникативная функция, функция общения человека с человеком, возникла тогда, когда была создана Ева, возникло общение людей с Адамовым воскликновением: «Се, плоть от плоти моея и кровь от крове моея». Заметим, что общение человека с человеком возникло в Боге, тогда как современные лингвисты, называя основной и чуть ли не единственной функцией языка коммуникативную, видят в ней лишь земную горизонталь, без Творца, а это ведет к состоянию вавилонского столпотворения в языке.

   3. Символизм и антиномичность слова. В связи с потерей православного миросозерцания и соответствующим изменением языковой картины мира наибольшими представляются различия между русским и церковнославянским языком в представлении о слове, в потере глубинных (концептуальных) смыслов слова.

    Церковный язык сохраняет логосность слова.

     Символ, как знак иконический, а не конвенциональный, то есть данный по Откровению Божию, а не по договору человеческому, имеет постоянное значение, которое, по В.В.Колесову, должно отражаться в словарях, но что на самом деле в словарях опускается. Так, в словарях ХХ века, до сих пор используемых в школьном обучении, нет упоминания о символике слов, таких как: Град как Церковь Святая, Царство Небесное, Горний Иерусалим, Вышний Сион; Камень – Христос; Гора – Богородица; Сын – Христос как Сын Божий; земля как человек; меч (в единств. числе)как оружие духовной брани  (вспомним, что А.Одоевский в ответе А.Пушкину изменил число на множественное «к мечам рванулись наши руки» и тем разрушил символ, не поняв, что А.Пушкин в «Послании в Сибирь» имел в виду меч духовный – «и братья меч вам отдадут»).

     Свойством церковного слова является его антиномичность (плодотворное противоречие в слове), например: блажен – дурачок и святой (Святая блаженная, или юродивая, Ксения Блаженная); море – воды крещения святого и горькое греховное море житейское; вода – вечной жизни или потопа и многие другие. В словарях советского периода антиномии, как правило, искажены или сняты.

     В словарях богоборческой эпохи, которые продолжают использоваться как учебные пособия и в современной школе, религиозное значение слов или не указано, или дано с негативной оценкой. Например, благочестие характеризуется как устаревшее слово, обозначающее «религиозный фанатизм». Ключевое слово славянской ментальности – Воскресение – объясняется как седьмой день недели, всеобщий день отдыха, тогда как Воскресение – это и первый день (по дням творения, как день света, когда воскрес Христос, Бог-Свет), и седьмой (как венец недели, когда «царицей дней» стало венчающее ее Воскресение Христово), и восьмой, поскольку главное событие мировой истории – Воскресение – открыло таинственно идущий восьмой день мира, день вечный, день будущего века.

     Главной задачей освоения церковнославянского языка и должно стать не изучение технических различий с русским, например, архаических форм грамматики, а именно слова во всей его таинственности, цельности, во всех его содержательных структурах, каковыми являются концепт (с этимоном), символ и образ, а также понятие (См. работу В.В.Колесова «Философия русского слова». СПб.,2002).

   Концепт -  это апофатическая, непознаваемая, но чувствуемая сущность слова, уходящая в божественную бесконечность). 

   Этимон («этимон» по-гречески «истина, основное значение слова») -  первосмысл, божественный вектор развития слова, в который вложено первое зерно, зародыш того могучего, плодоносящего и цветоносного древа, в которое может превратиться слово при правильном его развитии, если человек будет слышать Божественный глас и глагол (например,  словокорень  раб-роб изначально имел значение «несмелый», «робкий», «дитя», или «робенок»; потому-то христиане и рабы, или дети Господни, усыновленные Ему. Тогда как революционная власть, обучая безбожной грамоте, ввела в свои буквари искаженное понимание свободы – свободы без Бога, через  лозунг «мы не рабы, рабы не мы»).

   Символы и образы – это мосты из иррациональной части слова, ведущие к понятию, той части содержательной части слова, которую человек понял.

   Понятие – это зыбкая, изменяемая часть слова, где ему могут быть нанесены раны человеческими грехами. Сколько таких искажений, обрубленных стволов, сломанных ветвей, растоптанных цветов нашим богоотступничеством произведено в молитвенном церковном слове!

    Приведем еще два примера. Слово «глас/голос», с первоначальным значением: «смысловой сигнал для связи, в первую очередь, Бога и человека»,  (ср. церковные гласы-распевы – наши лучшие песни Богу), теперь служит демократической власти: «гласность», «голосовать» и под. Также слова «град» и «гражданин», по начальному смыслу ведущие к Граду-раю-саду Небесному (ср., например, английское “garden” – «сад»), к гражданству горнего Града (гражданами Нового Иерусалима называются в гимнографии святые), в наше время, в первую очередь, имеют политическое значение земного, Каинова, града и «полноправного» членства в нем.     

     Возвращение к церковнославянскому языку восстановит языковое сознание народа во всем его величии, возвратит нам истинное и глубокое понимание и русского литературного языка классической литературы, напитанной христианскими образами. Тогда мы сможем поздороваться именно с тем Пушкиным, который обратился к нам: «Здравствуй, племя, молодое, незнакомое». Тогда мы поймем символы его «Пророка»: неплодящую пустыню, которая есть пространство духовного делания, процветающая вождями и пророками, как дала плод прежде «неплоды» языческая церковь, пришедшая ко Христу. Мы поймем, что лоза, тихо и незаметно прорастающая в долине, - это и Христос Бог, смиренно «прозябший» в земной юдоли («Аз есмь Лоза, вы же рождие»), и Пресвятая Богородица («Богородица, Ты еси Лоза истинная, возрастившая нам Плод живота»), и святые Божии, например, преподобная Анна Кашинская  («яко бо лоза плодовита посреде терния»). Пушкинских «гад морских подводный ход» – это наши грехи и нападающие на нас мысленные враги в горько-соленом житейском море.

     Завершается «Пророк» призывом «глаголом жечь сердца людей». Глагол же – это действенное слово, слово духоносное, слово животворящее, какое хранит церковнославянский язык. Возвращение к нему – это возвращение  к светоносной пасхальной культуре, которая  залог возрождения величия Святой Руси.